— Зоя!.. Какое прекрасное, поэтическое имя! — думал Поэт, возвращаясь с балу домой почти на рассвете.— Какое совершенство красоты, Зоя!.. Какой игривый ум!.. Когда я ее спросил: вы, конечно, занимаетесь литературой? — Как же,— отвечала она,— я иногда даже и сочиняю эпистолы в прозе.— А я, сдуру, не расслыхал последнего слова, да и спросил: какой размер вы предпочитаете? Преглупой вопрос! К счастию, она обратила его в шутку: я не люблю ни мерить, ни весить,— сказала она. Что, бишь, я еще спросил ее?.. Да: любите ли вы чтенье? — Очень.— И библиотеку имеете? — Как же.— Большую? — Да, книжки толсты.— Плутовка!., а я еще глупее спросил: вы сами или ваш батюшка составляли ее? — Нет, ее составляли в Петербурге,— отвечала она, как будто не поняв глупого моего вопроса... О, какое простодушие и вместе острота!.. Зоя... покоя... признание немое... от чего я... полуденного зноя...

Разговаривая сам с собой и прибирая рифмы к Зое, наш Поэт подошел к своей квартире; торопливо вбежал он на крыльцо, в каком-то забытьи влетел в свою комнату и — оцепенел.

На диване, раскинувшись, лежала Анастазия и громко храпела. Нагоревшая свеча слабо освещала бледное, худое ее лицо; глаза и рот полуоткрыты, зубы оскалились, зрачки неподвижны — она была страшна.

Порфирий охладел от ужаса, припоминая все, что сбылось с ним в этот день: Зоя, чудный призрак сладкого сна и какое-то обезображенное жизнью существо — наяву; страсть и отвращение, ангел и демон.

— Черт знает! — шептал Порфирий, заходив по комнате взад и вперед и не зная, что ему делать.— Откуда пришла эта Анастазия! черт знает!., она меня разжалобила...

И Порфирий остановился против лежащей женщины, взглянул на нее.

— Ух, какая!., фу!.. Что мне с ней делать?.. Ах, господи! что я сделал!

И Порфирий, ударив себя в лоб, снова заходил по комнате.

— Послушайте,— произнес он наконец, подойдя опять к дивану и дернув за руку женщину.
— Ну! подвинься! — сказала она сердито сквозь сон, толкая спиной стену:
— Уф! это какой-то дьявол, а не Анастазия!.. Послушайте! — повторил Порфирий.
— А?..— проговорила она в нос, протирая глаза.— Ах, Порфирий, это ты!.. А мне какой сон приснился... Ждала, ждала тебя, плакала, плакала, истомилась и не чувствовала, как ты вошел...

Порфирий ходил по комнате в беспокойстве, не зная, что ему говорить с ней.

— Ты, верно, устал, дружочек? ложись, успокойся...
— Как это можно! — вскричал Порфирий.
— Что, как можно?
— Я при даме не могу... извините... мне стыдно!
— Стыдно? при мне стыдно!., что ты говоришь, Порфирий?
— Да-с, стыдно... я холостой человек... вам неприлично...
— Мне неприлично? так я здесь лишняя!
— Конечно-с... я не могу вас держать у себя...
— Ах, я несчастная! он меня выгоняет!.. Соблазнил мою душу, свел меня с ума, заставил бежать от отца и матери... ай, ай, ай!.. я умираю, умираю!..
— Прошу вас покорно не кричать!..что это такое!., люди услышат, бог знает что подумают!
— Умираю, умираю! — кричала Анастазия, метаясь по дивану.
— О, боже мой! — вскричал Порфирий, всхлопнув руками и заходив по комнате.

Из распахнувшегося платья на груди отчаянной Анастазии выпал на пол засаленный пакет.

Порфирий поднял его, развернул. В нем были два листа бумаги, сложенные на четверо: один из них пашпорт на имя прапорщицы Ульяны Пршипецкой, другой следующего содержания:

«Сиятельнейший князь, ваше сиятельство.
Лишившись на поле брани мужа моего, убитого в последнюю отечественную войну, на турецких границах, при крепости Варшаве, в чине аудитора, с тремя малолетными грудными детьми...»

Порфирий не успел еще дочитать, как вдруг мнимая Анастазия вскочила с дивана, бросилась к нему.

— Нет! — вскричала она,— я от тебя не отстану!., нет, соблазнитель! ты лишил меня чести, сманил от отца и матери!..
— Прочь! — вскричал Порфирий, оттолкнув ее. Бумаги посыпались на пол.
— Я, прочь?... жена твоя прочь!.. Ты кого упрашивал давиче?.. Чьи целовал ты очи?..
— Извольте, госпожа Пршипецкая, собрать свои бумаги с полу и идти...
— Пршипецкая? так что ж, что Пршипецкая! Для тебя же назвалась Пршипецкой!..
— Извольте отправляться к своим грудным детям! — вскричал Порфирий,— покуда я не послал за полицией!..
— Обманщик, лекаришка! дуб, пень, колода, мешок, дылда, лотва, мерехлюндия!..

Осыпая бранью Порфирия, госпожа Пршипецкая собрала бумаги свои, накинула платок на голову, схватила со стола кусок пунцового гроденапля, купленного Порфирием на тюнику для обожаемой Анастазии, и — бросилась в двери. Из полузатворенных дверей высунула она язык, плюнула чуть-чуть не в лицо бедному Поэту, вскрикнула: у-у! писаришка безмозглой! — и исчезла.  (Материал представлен сайтом: www.nastyha.ru - <a href="http://nastyha.ru">Культура и искусство</a>).

Усталость, клонящий сон, Зоя, хаос... бродили в мыслях Порфирия; приперев двери на крюк, он бросился в платье на постель и, вздохнув глубоко, заснул.